Обновленчество, как церковное течение, опиралось на два ложных духовных принципа:

1. Определение степени православного благочестия политической позицией верующего.

2. Отношение к Высшему Церковному Управлению как бюрократическому инструменту централизованной организации церковных дел.

Оценивая первый из этих принципов, необходимо признать, что в церковном учении не содержится оснований для однозначного принятия или отвержения той или иной социально-политической концепции. Это означает, что церковное единство глубже всех различий во взглядах по поводу наилучшего устройства человеческого общества. Св.Церковь призывает нас в начале Литургии: "Всякое ныне житейское отложим попечение...". За порогом храма должны быть оставлены и наши политические симпатии и антипатии, как вещи вторичные и относительные рядом с вечной и незыблемой истиной Евангелия. В условиях стремительно меняющихся форм человеческого существования, различия, порой значительные, в политической ориентации между членами одной и той же Церкви - неизбежны. И тот, кто убежден в своей правоте, должен с братским терпением сносить инакомыслие другого. Именно это стремление отделить несомненное от проблематичного, оградить Церковь от поглощения политическими страстями и стихиями, было положено в основу важнейшего постановления Поместного Собора от 3/16 августа 1918 года, объявившего политику частным делом каждого члена Церкви и упразднившего общеобязательную церковную политику. Раскрывая содержание и смысл этого постановления, член Собора епископ Василий Прилукский в своем послании из Соловков (по поводу Декларации митр.Сергия от 16/29 июля 1927 г.), писал:

"Постановление Собора от 2/15 августа 18 г. содержит в себе отказ Всероссийской Православной Церкви вести впредь церковную политику в нашей стране и, оставив политику частным занятием членов Церкви, дало каждому члену нашей Церкви свободу уклоняться от политической деятельности в том направлении, какое подсказывает ему его православная совесть: причем никто не имеет права принуждать церковными мерами (прямо или косвенно) другого члена Церкви примыкать к чьей-либо политике...

Ни Всероссийский Патриарх, ни его заместители и Местоблюстители, и вообще никто во Всероссийской Православной Церкви не имеет канонического права назвать свою или чужую политику церковной, т.е. политикой Всероссийской Церкви как религиозного учреждения, а должны называть свою политику только своей личной или групповой политикой.

...Никто во Всероссийской Православной Церкви не может принуждать (прямо или косвенно) церковными мерами другого члена Церкви примыкать к чьей-либо политике, хотя бы и патриаршей".

В соответствии с этим принципом Поместный Собор признал, в частности, недействительными постановления духовных судов, в свое время лишивших сана архиеп. Арсения (Мацеевича) и свящ. Григория (Петрова) по обвинениям в преступлениях, по существу, политических.

Евангельская заповедь братолюбия, обращенная ко всем христианам, и решения Поместного Собора, освободившие Церковь от многовековой прикованности к политике государства, были грубо нарушены обновленцами. Нет возможности беспристрастно рассматривать их политическую платформу или программу церковных преобразований - все это обесценивается, теряет значение перед основополагающим фактом: те, которые призывали гражданскую власть обрушить карающий меч на своих собратьев по Церкви, возлагая на церковную иерархию вину за "пролитие народной крови", не могут быть названы иначе, как "сборищем иуд". Это во всяком случае относится к лидерам обновленчества. Вот психологический портрет одного из главных руководителей обновленческого движения, главы организации "Живая Церковь", дававшего показания во время судебного процесса против митрополита Вениамина и других петроградских церковных деятелей (описание принадлежит одному из современников, присутствовавшему на процессе):

"Высокий, худой, лысый, с бледным лицом, с тонкими губами, еще не старый человек (лет 40-45), в священнической рясе, - решительными шагами, с вызывающим видом подошел к своему месту и начал свое "показание". И с каждым словом, с каждым звуком этого мерного, спокойного, резко-металлического голоса над головами подсудимых все более сгущалась смертная тьма. Роль свидетеля была ясна. Это был очевидный "судебный убийца", имевший своей задачей заполнить злостными инсинуациями и заведомо ложными обобщениями ту пустоту, которая повисла в деле на месте доказательств. И надо сказать, что эту свою роль свидетель выполнил чрезвычайно старательно. Слова, исходившие из его змеевидных уст, были настоящей петлей, которую этот человек в рясе и с наперсным крестом поочередно набрасывал на шею каждого из главных подсудимых. Ложь, сплетня, безответственные, но ядовитые характеристики, обвинения в контрреволюционных замыслах - все это было пущено в ход столпом "Живой Церкви".

Фигуры членов трибунала и самих обвинителей померкли на время перед Красницким. Так далеко даже их превосходил он в своем стремлении погубить подсудимых. Какое-то перевоплощение Иуды... Как-то жутко и душно становилось в зале... Все - до трибунала и обвинителей включительно - опустили головы... Всем было не по себе.

Наконец, эта своего рода пытка кончилась. Красницкий сказал все, что считал нужным. Ни трибунал, ни обвинители - редкий случай - не поставил ему ни одного вопроса. Всем хотелось поскорее избавиться от присутствия этой кошмарной фигуры - свободнее вздохнуть" (А.А.Валентинов, "Черная книга", Париж, 1925, стр.223).

Конечно, как и во всяком движении, не все участники обновленчества несут равную ответственность за общий дух этого движения, но, несомненно, каждый присоединившийся к нему не мог не понимать, что становится в какой-то мере причастным к тому гонению, которое развернула государственная власть против "тихоновской церкви", вплоть до гибели многих тысяч ее пастырей и сынов. В дальнейшем преследования настигли и самих обновленцев - но это было позже. Первоначально же обновленческий раскол возник в самой непосредственной связи с "делом о церковных ценностях" и уход в раскол представлялся надежным шансом на выживание, более того - на процветание и успех. В те же годы, когда "тихоновское" духовенство предстояло перед судом трибуналов, скиталось по лагерям и ссылкам, - в это же время обновленцы беспрепятственно проводят Всероссийские "Поместные Соборы", более того - энергично готовятся к участию в Соборе "Вселенском" (в Соборе Восточных Церквей), на котором рассчитывают стать ведущей силой! Те лидеры в советском партийном руководстве, которые еще не оставили надежд на "перерастание" русской революции в революцию всемирную, возлагали на обновленцев, с их безоговорочной поддержкой революционных идеалов и методов, немаловажную пропагандистскую роль. Но для получения этой "почетной" роли одного идеологического согласия было недостаточно - обязательным условием было соучастие в преступлении: в клевете и поношении в адрес несправедливо обвиненных собратьев по Церкви. На примере обновленчества особенно отчетливо выявилась религиозная суть происходивших событий: приобщение к духу Революции означало обязательное приобщение и к духу братоубийства. Именно эта круговая порука совместно пролитой невинной крови впоследствии сделала лидеров Революции бессильными и беспомощными перед натиском циничных, наглых и безыдейных вождей, пришедших им на смену. Всякая причастность к духу обновленчества в какой-то мере включала в эту круговую поруку и церковных деятелей...

Нравственная ложь обновленчества, порожденная нарушением ими принципа аполитичности Церкви, была в то время очевидна многим. Значительно труднее оказалось осознать ложность второго принципа, на котором было построено дело раскола - взгляд на Высшее Церковное Управление как на чисто бюрократический, безблагодатный по своей природе институт, лишь формально огражденный каноническими правилами. Вследствие такого понимания у тех, кто поверил в "каноничность", "законность" обновленческого ВЦУ, возникало убеждение в необходимости подчиниться ему даже и при условии насилия над своей духовной совестью. Казалось, что такое, даже идущее против совести, подчинение формально-законной церковной власти есть обязательное условие сохранения единства Церкви.

Только при формально-бюрократическом понимании природы церковной власти могла возникнуть чудовищная иллюзия "каноничности" обновленческого ВЦУ. Надо признать, что основными творцами этой иллюзии были митрополит Сергий с двумя другими соавторами "Меморандума трех" - сами обновленцы поначалу были склонны признавать "революционный" характер своего захвата власти, ломающий "устаревшие" канонические нормы. После же того, как ВЦУ было авторитетно объявлено канонически законной властью, многие архиереи подчинились этому ВЦУ лишь потому, что не видели альтернативы: другого административного центра не было, а жизнь без центральной администрации казалась немыслимой и невозможной.

Между тем после ареста Патриарха Тихона как раз и вступал в силу Указ от 7/20 ноября 1920 г. о самостоятельном управлении епархий или добровольных епархиальных объединений. Этот Указ должен был стать надежной основой для противостояния узурпаторам церковной власти, каковыми, в частности, и были обновленцы. Именно к этому призвали Церковь такие авторитетные иерархи, как митрополит Петроградский Вениамин (цитированное выше послание накануне ареста) и затем митрополит Ярославский Агафангел.

Убедившись, что гражданская власть целенаправленно препятствует его приезду в Москву и вступлению в управление Церковью, митрополит Агафангел, обладавший в этот момент всей полнотой Первосвятительских прав (т.е. такими же, как Патриарх), он 5/18 июня 1922 г. обратился с таким призывом к Епископам Русской Церкви:

"Возлюбленные о Господе Преосвященные Архипастыри! Лишенные на время высшего руководства, вы управляйте теперь своими епархиями самостоятельно, сообразуясь с Писанием, церковными канонами и обычным церковным правом, по совести и архиерейской присяге, впредь до восстановления Высшей Церковной Власти. Окончательно вершите дела, по которым прежде испрашивали разрешения Св.Синода, а в сомнительных случаях обращайтесь к нашему смирению".

Итак, образ действий Епископов в условиях отсутствия центральной власти, был четко определен, и многие православные Архиереи, не признавшие обновленческого ВЦУ и при этом оставшиеся на свободе, встали на путь самостоятельного управления. Обновленцы, желая подчеркнуть нетрадиционность этого явления, "невероятность претензий" Епископов, назвали их "автокефалистами": "автокефальной" в Православии называли Поместную Церковь, имеющую самостоятельное возглавление. По существу, самоуправляемые Епархии и были временными "автокефалиями", самоуправляющимися церковными единицами (Местными Церквами - по определению Собора), подчиненными лишь своему правящему Архиерею. Вопрос о возношении за литургией имени заключенного Патриарха Тихона решался в различных епархиях по-разному. Передавая власть митрополиту Агафангелу, Патриарх Тихон ничего не говорит о возношении имени, хотя, по смыслу соборных постановлений, это возношение вместе со всей полнотой власти должно было перейти к Местоблюстителю Агафангелу (как мы указывали, своего рода "Сопатриарху", в силу чрезвычайных обстоятельств своего избрания). Митр.Агафангел, призывая Епископов к самоуправлению, также ничего не говорит о возношении имени снявшего свои полномочия Патриарха Тихона, очевидно полагая, что вполне достаточно возношения имени Епархиального Архиерея. Однако многие продолжали возносить имя Патриарха Тихона, сохраняя его как символ церковного единства и, возможно, в надежде на возвращение Патриарха Тихона к церковному управлению. Во всяком случае вопрос о литургическом поминании имени Первосвятителя, лишенного возможности фактически управлять Церковью, был в то время совершенно неясен. Между тем важность и острота этого вопроса обнаружилась уже через несколько лет. Пока сформулируем лишь суть вопроса: правомерно ли разделение символического, или духовно-мистического аспекта церковной власти, выраженного в литургическом возношении имени, от аспекта фактического управления церковными делами?

Переход Епархий на самоуправление принимал все более широкий размах. Нередко случалось, что иерархи, поначалу принявшие обновленчество, поняв, с кем имеют дело, отказывались подчиняться ВЦУ и переходили на самоуправление. Обновленцы, а с ними и их покровители из партийно-государственной верхушки были настолько напуганы движением православных "автокефалистов", что ВЦУ было вынуждено уже в начале декабря 1922 г. обсудить специальную докладную записку В.Красницкого "Об автокефалиях и борьбе с ними" и разослать ее в качестве циркулярной инструкции всем обновленческим епископам. В этом циркуляре движение "автокефалистов" расценивалось как "тихоновщина", как прямое выполнение "контрреволюционных" указаний Патриарха Тихона и митр. Агафангела, а также антисоветского эмигрантского духовенства. Это был откровенный политический донос: уже сам по себе переход на самоуправление мог служить достаточным основанием для обвинения в контрреволюции, со всеми вытекающими последствиями. Обновленцы были верны своим исходным "принципам"...

Очевидно, что в условиях систематического гонения многочис-ленные, трудноуловимые, способные к дроблению, автономные цер-ковные единицы, возглавляемые Епископами, которые боролись про-тив массовых арестов - массовыми, и притом тайными, хиротониями - были наилучшей, если не единственно возможной формой церковной организации. Вот один из примеров практического устройства такой самоуправляемой Епархии, которое описывает в послании к своей пастве от 10/23 ноября 1922 г. епископ Златоустовский Николай (Ипатов):

"Жизнь епархии я представляю в таком виде - самоуправляющиеся церковные приходы во главе с приходскими советами объединяются в общеепархиальном Союзе Приходов, возглавляемом союзным правлением (или советом) под руководством епископа. При епископе может быть самостоятельный церковно-административный орган управления. Для Златоуста это не новость. Здесь с 1917 года так именно устроилась и идет церковная жизнь. Вот и вся схема церковной жизни. Епископ, клир (духовенство) и миряне, автономная (самостоятельная) церковная организация. Епископ и епархия, единомысленные во взглядах, сумеют войти друг с другом в общение... Если же не все Златоустовские приходы будут согласны со мною, то я могу остаться только с теми приходами, которые пожелают иметь меня моим епископом".

"Религиозные церковные вопросы, - продолжает он в письме от 16/29 ноября, - дело совести каждого человека. Я по своей совести высказал отношение к ВЦУ... Если кто в Златоусте окажется согласным со мною - пусть прямо мне и скажет об этом. Тогда мы, единомышленные, обсудим и все дальнейшие вопросы касательно нашей церковной жизни. Это самый простой и естественный путь без всякого шума, без лишних разговоров... Но зато это и самый верный и прочный путь, ибо воистину является делом совести каждого отдельного христианина, свободным и личным его волеизъявлением".

Если бы все Архиереи Русской Церкви были духовно подготовлены к такой степени ответственности и самостоятельности, то успехи обновленчества были бы ничтожны, т.к. рядовое духовенство и особенно миряне относились к обновленчеству недоверчиво или враждебно. При такой единодушной экклезиологической позиции Епископов государственная программа развращения Церкви с помощью подобранных "лидеров" оказалась бы совершенно безуспешной. Единственной причиной успеха обновленчества в первые месяцы после ареста Патриарха было массовое его признание именно со стороны Епископов. Неспособность большинства русских архиереев понять и реализовать Соборный и Патриарший замысел, их растерянность перед кучкой церковных бюрократов, поддержанных государственной властью - коренилась в системе подготовки епископов, отразившей в себе многие пороки синодальной эпохи. Решимость изменить эту систему в Церкви назрела, но необходимо было еще достаточное время и благоприятные условия - ни того, ни другого у Русской Церкви не оказалось. Приведем критические высказывания на эту тему о.Георгия Шавельского, бывшего главного протопресвитера армии и флота, члена Поместного Собора:

"Епископского звания достигали не выделившиеся своими дарованиями, проявившие способность к церковному управлению и творчеству священники и верующие, но лишь одна категория служителей Церкви - "ученые" монахи... Надо было студенту Духовной Академии или кандидату богословия принять монашество, сделаться "ученым" монахом, и этим актом архиерейство ему обеспечивалось. Только исключительные неудачники или абсолютно ни на что непригодные экземпляры - и то не всегда! - могли в своем расчете потерпеть фиаско... Своим печальным расцветом такое направление обязано знаменитому во многих и положительных и отрицательных отношениях Антонию (Храповицкому)...

Упоенный так легко давшейся ему важностью своей особы, оторванный от жизни, свысока смотрящий и на своих товарищей, и на прочих обыкновенных людей, "ученый" монах несся вверх по иерархической лестнице со стремительностью, не дававшей ему возможности опомниться и чему-либо научиться...

Сыпавшиеся на владык ордена и отличия, а также практиковавшаяся только в Русской Церкви, строго осужденная церковными канонами, система беспрерывного перебрасывания владык с беднейших кафедр на более богатые - в награду, и наоборот - в наказание, расплодили в святительстве неведомые в других православных церквах карьеризм и искательство... Современники удивятся тому, как при всем хаосе в управлении могла так долго держаться Церковь, как могла наша Русь оставаться и великой, и святой... Ужели из 150-миллионного верующего, талантливого русского народа нельзя было выбрать сто человек, которые, воссев на епископские кафедры, засияли бы самыми светлыми лучами и христианской жизни, и архипастырской мудрости?... Самая первая церковная реформа должна коснуться нашего епископата" (о.Георгий Шавельский, "Воспоминания", стр.260-275).

Подвиг исповедничества, понесенный в конечном счете большинством русских архиереев, показал, что под всеми этими наслоениями сохранялась здоровая духовная сердцевина. Но для Епископа в ту эпоху недостаточно было одной этой духовной стойкости: от него требовались также и мудрость, энергия, инициатива, самостоятельность. Русская Церковь жестоко поплатилась за то, что все эти качества не были в архиереях своевременно воспитаны. Действительно, зачем были нужны Победоносцеву и всей чиновничьей верхушке инициативные Архиереи? Нужны были зависимые и послушные, таких и воспитывали.

Если бы все или хотя бы большинство русских Архиереев кроме академической учености (вообще говоря, не лишней), и вместо лжесмиренного послушания любой администрации проявили в это время ясное и глубокое экклезиологическое сознание, то фальшивый бюрократический центр - обновленческое ВЦУ, не смог бы в течение одного года вовлечь в свое подчинение более 60 православных епископов. На этом фоне массового отпадения становится особенно значительным духовный подвиг тех Архиереев, которые устояли перед первым натиском обновленчества...

Под мощным давлением западного сообщества, разбуженного от эгоистического равнодушия или от наивного ослепления "освободи-тельными" лозунгами большевистской революции, Советское госу-дарство вынуждено было, по крайней мере на время, отложить свою программу разрушения Церкви. Решающую роль в этом пробуждении сыграли Предстоятели инославных христианских Церквей - Католичес-кой и Англиканской; верим, что Русская Церковь никогда не забудет этого искреннего проявления деятельной любви. Когда летом 1923 года Патриарх Тихон, фактически уже обреченный на смертный приговор, был внезапно освобожден из-под стражи, верующими это было справед-ливо воспринято как чудо. Единственным требованием со стороны властей было публичное "покаяние" Патриарха в своей прежней "анти-советской" деятельности и призыв верующих к лояльному гражданс-кому сотрудничеству с Советским государством. До сих пор продол-жаются в церковной среде споры о правильности или ошибочности этого решения Патриарха Тихона. Одни усматривают в этом шаге недопустимый компромисс христианской совести с антихристианскими силами; компромисс, послуживший, по их мнению, моральным оправда-нием для дальнейшего развращения церковного сознания и постепен-ному сползанию к прямому соучастию в преступных делах "нечестивой власти". Другие, напротив, видят в этом поступке Патриарха шаг к освобождению Церкви от вовлеченности в политические стихии мира. Автор данной книги (Л.Р.) с полной ответственностью, основанной на многолетнем изучении этого вопроса и на опыте собственного участия в церковной жизни, поддерживает вторую точку зрения. Конечно, аполитичность Церкви как абстрактная категория неосуществима: аполитичность, заявленная публично - есть также политическая позиция. Здесь же Патриарх Тихон заявил о признании законности новой власти и призвал верующих подчиниться ей и молиться за успех в ее государственном служении - это больше, чем аполитичность. Почему же мы говорим, что это был шаг к освобождению Церкви от политичес-ких страстей? Да потому, что Патриарх Тихон призывал быть лояль-ными к Советской власти именно тех верующих, которые эту власть не любили и которые никаких революционных идеалов не разделяли! Он призвал смириться перед фактом реальности новой власти, которая не могла бы утвердиться без согласия или "попущения" воли Божией. Если столь нечестивая власть послана нам за наши грехи, то тем более мы должны смиренно переносить ее как Божью кару. Это было глубоко православное, исторически традиционное отношение к проблеме влас-ти. Чтобы признать Советскую власть "не за страх, а за совесть", верующему необходимо было преодолеть, победить в себе мирские, политические симпатии и антипатии. Это очень трудное духовное дело - жить в мире и быть членом Церкви, когда мир не идет путями Христа. Верующий берет на себя тяжкий крест: сердце свое он полагает в Церкви, но по необходимости подчиняется законам и требованиям мира - однако лишь до тех пор, пока мир не потребует от него отречения от Христа и Церкви.

Велик соблазн избежать этого мучительного противоречия и слить свои христианские упования с какой-нибудь политической мирской программой или учением. Так поступили обновленцы, объявив коммунизм осуществлением христианских идеалов и призывая верующих полюбить революцию, отождествиться с ней, одновременно не порывая с христианством. Точно так же поступили зарубежные монархисты, решившие, что Православие неотделимо от политического строя дореволюционной русской Монархии и, что самое главное, от практической борьбы за осуществление этого идеала. Точно так же поступали и христиане либерально-демократического настроя, полагавшие, что только такой настрой совместим с подлинной верой в Христа.

Конечно, подобные вопросы глубоко затрагивают разум и совесть верующего человека. Волновали эти вопросы и Патриарха Тихона - его искренние и мучительные поиски истины нашли отражение во многих его посланиях и высказываниях, далеко не однозначных, а порой и противоречивых. Могло ли быть иначе у того, кто не ставил своей целью навязывание всему миру уже готовых решений, но искренне стремился понять духовный смысл происходивших многосложных событий? Такая внутренняя свобода возможна лишь в том случае, когда человек имеет в душе нечто прочное и незыблемое, составляющее основание подлинной церковности. Свидетельством об этом прочном и незыблемом основании и был поступок Патриарха Тихона: он показал, что можно оставаться не только членом, но главой и пастырем той же самой Церкви, коренным образом изменив свою политическую и социальную позицию.

Свидетельством истины является и то, что Патриарх Тихон никого не предал, ничем не нарушил духа любви церковной, сохранил верность соборным постановлениям, никому в Церкви не навязывая, методами прямого или косвенного принуждения, свою собственную политическую позицию.

Так, он осудил заграничный Карловацкий церковный Собор "за попытку восстановить в России монархию из дома Романовых". Однако никакими силами советская власть не могла добиться от него запрещения карловацких Епископов в священнослужении, ибо такое запрещение было бы нарушением Соборного постановления, отменившего церковные наказания по политическим мотивам. Внутренняя архиерейская оппозиция "справа", так называемая "даниловская" (название - от Даниловского монастыря), также не вызывала со стороны Патриарха никаких актов запрещения. Между тем глава этой оппозиции, архиепископ Феодор (Поздеевский), авторитетный иерарх, бывший ректор Московской Духовной Академии, не только открыто не одобрял слишком, по его мнению, компромиссную ориентацию Патриарха, но фактически отказал ему в дисциплинарном подчинении, не приняв назначения на Петроградскую епархию. Более того, архиепископ Феодор объединял вокруг себя группу иерархов, оказывавшую заметное влияние на Церковь в направлении большей непримиримости к советской идеологии и к попыткам обновленцев под видом "объединения" заразить своим духом всю Русскую Церковь.

Значительно более важным, чем вопрос о том, чья позиция была правильней, нам представляется тот замечательный факт, что при всех этих серьезнейших разномыслиях, взаимная церковная любовь ничем не была нарушена. Несмотря на свое несогласие и неподчинение, епископы, объединившиеся вокруг Данилова монастыря, не прерывали молитвенно-канонического общения с Патриархом, а он, в свою очередь, признал их право руководствоваться своей совестью в вопросах отношения к властям предержащим... То, что церковная любовь не всегда совпадает с единомыслием, показал следующий характерный эпизод. Ближайшими советниками и единомышленниками Патриарха в этот период оказались архиеп.Иларион (Троицкий) и архиеп.Серафим (Александров). Иларион вел непосредственные переговоры в ГПУ с Тучковым, занимался восстановлением церковной организации, высту-пал на множестве церковных собраний, был составителем ряда пат-риарших посланий. Тем не менее арх.Иларион и арх.Серафим, в своем стремлении восстановить внешнее единство Русской Церкви, не остано-вились перед тем, чтобы принять выдвинутое обновленцами условие объединения: добровольный отказ Святейшего Тихона от патриар-шества. В то же время арх. Феодор, столь критически настроенный к позиции Патриарха, весь свой авторитет направил на то, чтобы убедить русский епископат сохранить Патриарха Тихона и не идти на бесприн-ципные соглашения с раскольниками. Другой выдающийся иерарх, митрополит Кирилл (Смирнов), на короткое время вернувшийся из ссылки, убедил самого Патриарха прекратить попытку примирения с живоцерковниками. Митр.Кирилл указал Патриарху, что он превышает полномочия, предоставленные ему Поместным Собором, когда предла-гает ввести в Высший Церковный Совет Красницкого - лицо, не избран-ное непосредственно Собором. Патриарх Тихон признал свою ошибку в попытках сближения с Красницким и тут же эту ошибку исправил.

Когда верующий человек определяет свое отношение к тому или иному церковному деятелю, он не может выдвигать на первый план только лишь большую или меньшую степень безошибочности его поступков в сложной и неясной ситуации. Безграничная любовь церковного народа и духовенства к Святейшему Тихону, ставшему живым олицетворение русской церковности, ни в какой степени не умалялась от мысли, что Святейший мог совершать ошибки. Более того, сам характер этих ошибок, а также то, как Святейший умел их исправлять - дали возможность с еще большей ясностью узреть тот образ истинной соборности, выразителем которой был Патриарх Тихон. Всем своим сердцем воспринимал каждый член Церкви, от мирянина до иерарха, глубокую и бескорыстную любовь церковную, исходившую от всех поступков, от всего существа Патриарха.

Незабываемое впечатление произвел на современников тот дух кротости и отеческого всепрощения, который проявил Святейший Тихон, принимая в общение кающихся обновленцев. С особой торжественностью был обставлен ритуал покаяния митрополита Сергия (Страгородского). Вот как описывает это событие митр.Мануил (Лемешевский):

"На первый взгляд для знатоков истории обновленческого раскола стало бы непонятным, почему Патриарх Тихон, олицетворение любви безграничной и милости бесконечной, применил такие строгости к этому старцу, когда других отпадавших в обновленчество архиереев принимал в своей келье и келейно прощал содеянный грех. Конечно, он поступил правильно. Ведь недаром говорится, что "большому кораблю большое и плавание". А он (митр.Сергий - Л.Р.) был кормчим большого корабля, он был "ума палата", он был иерарх выдающийся, а не посредственный...

Своими качествами, достижениями и вкладами он достиг в среде своих собратьев по архипастырству явного преимущества. Даже скромный Святейший Тихон признавал, что владыка Сергий давил окружающих своим интеллектом, давил своими глубокими знаниями во всех областях и многообразных дисциплинах богословия и языкознания.

Поэтому Святеший Тихон и обставил чин покаяния и приема митрополита Сергия в соответствующей величественной обстановке, давившей на его неложное смирение и сокрушение сердечное.

И вот, этот отец всех чаяний русской современной богословской мысли, этот неутомимый исследователь во всех областях богословских наук (оставим эти оценки на совести митр.Мануила - Л.Р.), стоит на амвоне, лишенный моментом покаяния и архиерейской мантии, и клобука, и панагии, и креста... Кланяется низко Святейшему Тихону, восседавшему на кафедре, в сознании своего полного уничижения и признанной им вины приносит он дрожащим от волнения, на этот раз негромким голосом свое покаяние. Он припадает до пола и в сопровождении патриарших иподиаконов и архидиаконов тихо сходит с солеи и приближается к вершителю его судьбы, к кроткому и всепрощающему Святейшему Тихону. Снова земной поклон. Постепенно вручаются ему из рук Святейшего панагия с крестом, белый клобук, мантия и посох. Патриарх Тихон в немногих словах тепло, со слезами, приветствует своего собрата во Христе взаимным лобзанием, и, прерванное чином покаяния, чтение часов возобновляется.

Все тяжелые переживания стыда и муки раскаяния остаются отныне позади. Митрополит Сергий соучаствует в сослужении с Патриархом Тихоном за Божественной всепримиряющей литургией...".

Возвращение Патриарха Тихона к церковному управлению стало для обновленчества тяжелым ударом, от которого оно никогда уже не смогло оправиться. Верующий русский народ массами покидал этих лжепастырей, запятнавших себя иудиным грехом, и объединялся вокруг верного исповедника Христовой правды - Святейшего Патриарха Тихона.

Обновленчество, однако, представляло собой мощную организацию, продолжавшую пользоваться поддержкой властей. Поддержка эта выражалась прежде всего в так называемой "легализации", которую обновленцы получили с самого начала своего существования. Смысл, который вкладывался в термин "легализация", весьма специфичен и труден для понимания в силу исключительного "своеобразия" советской системы законодательства. Игра с этим термином вводила в заблуждение не только западных исследователей с их развитым правовым сознанием, но и многих церковных деятелей в России, порождая в них ложные надежды и отвлекая от подлинной борьбы за сохранение Церкви.

Курс на уничтожение Церкви, как и вообще всякой религии, неуклонно проводился с ноября 1917 г. вплоть до Великой Отечественной Войны, за исключением короткой "передышки" 1924-27 гг. При этом коварство властей заключалось в том, чтобы уничтожаемая Церковь не только не взывала к сопротивлению со стороны верующей народной массы, но в процессе своего уничтожения помогала перевоспитать эту массу в духе преданности идеалам коммунизма или хотя бы лояльности к советской власти. Другой, не менее важной задачей, которую недооценивают многие исследователи этого вопроса, была борьба за международный престиж советской власти, необходимый для ее выживания и экспансии ее идеологии. Жестокий урок в этом отношении, полученный в связи с позорным "делом о церковных ценностях", заставлял в дальнейшем действовать с большей осмотрительностью и постепенностью. Этим задачам и служило советское законодательство о Церкви, которое складывалось в течение 20-х годов.

Принцип "регистрации", введенный Декретом ВЦИК от 12 июня 1922 г., ставил вне закона все религиозные организации, не получившие разрешения на свое существование от местных или центральных орга-нов власти. В этом Декрете указывалось, что в регистрации должно быть отказано, "если утверждаемое Общество или Союз по своим целям или методам деятельности противоречит Конституции РСФСР и ее за-конам". Это открывало возможность для полного произвола властей в отношении регистрации, поскольку обвинение в антисоветском харак-тере целей и методов могло быть, как показала практика тех лет, автоматически применено к любой религиозной организации. Таким образом, сама принадлежность к Церкви, к одной из ее общин, стано-вилась преступлением, а "регистрация", снимавшая это априорное обвинение, выдавалась при выполнении общиной произвольных, по-рой невыполнимых требований власти.

Церковь, как единое целое, имела право на существование только в качестве объединения зарегистрированных обществ, избирающих на своих губернских или всероссийских съездах центральные исполнительные органы. Разрешение на съезд, согласно Декрету, давало только НКВД. В отдельных случаях, когда созыв съезда считался нежелательным, органу церковного управления, заслужившему "доверие" НКВД (ни о каких правовых нормах здесь говорить не приходилось), просто выдавалась справка о "неусмотрении препятствий к деятельности". Именно такая справка о "неусмотрении препятствий" была выдана, например, Синоду митрополита Сергия в 1927 г. - это и подразумевалось под громким именем "легализации".

"Легализация" носила, таким образом, негативный характер: сама по себе принадлежность к Церкви и к церковной организации переставала считаться уголовным преступлением, и обвинения предъявлялись уже конкретным членам церковной организации. Практика применения этого законодательства была апробирована и продемонстрирована на примере обновленчества. Против той части духовенства и верующих, которые признали обновленческое ВЦУ и его политическую программу, репрессии были временно приостановлены. В то же время отказ от признания ВЦУ расценивался как солидарность с Патриархом Тихоном, привлеченным к уголовной ответственности по обвинению в контрреволюционной деятельности - т.е. непризнание обновленчества давало основание для отказа в регистрации церковных общин, отнятия у них храмов и судебного преследования духовенства.

Эффективное средство для разрушения церковной организации предоставил Декрет ВЦИК от 10 июля 1922 г. (через два месяца после ареста Патр.Тихона и легализации обновленческого ВЦУ!) об административной высылке. Декрет, безусловно, представлял звено единого плана и позволял, согласно прилагавшейся к нему Инструкции НКВД, высылать административным, несудебным порядком на срок до 3-х лет тех лиц, "пребывание коих в данной местности... представляется по их деятельности, прошлому, связи с преступной средой с точки зрения охраны революционного порядка опасным".

Таким образом, стратегия заключалась в расчленении Церкви и "ликвидации" ее по частям (вспомним 5-й Отдел НКЮ, который так и назывался "ликвидационным"). "Легализованная" часть Церкви, в надежде на продление своего существования, занималась перевоспитанием верующей массы в требуемом духе, а сама дифференциация Церкви на преследуемую и "покровительствуемую" части создавала иллюзию "свободы совести" и "невмешательства" государства в "чисто религиозные вопросы". Тем самым подрывалась нравственная основа всякой борьбы и протеста как внутри страны, так и за рубежом. Наличие "привилегированной" части церковной организации создавало также соблазн для преследуемой части, порождая тенденцию к сделкам, компромиссам, идеологическим уступкам, что и было необходимо для "ликвидаторов". В конечном счете вспоминали, что "модернизированная" и "перекрасившаяся" Церковь еще более опасна, чем прежняя, и подвергали ее той же участи.

Такой во всяком случае была программа, как это вытекает из всей совокупности фактов. В действительности эта программа сталкивалась и с внутренними противоречиями в партийно-государственном руководстве и с серьезными препятствиями, внешними и внутренними. Наиболее неожиданным и мощным ударом по всей стратегии "ликвидации" стало движение "автокефалистов" против обновленчества. Затем проявила себя сила общехристианской солидарности и возмущенного морального чувства человечества, вынудившая, вопреки всем планам, выпустить на свободу Патриарха Тихона и тем подорвать влияние обновленчества. Фактической неудачей обернулась также попытка использовать самого Патриарха Тихона для идеологического перевоспитания верующего народа: никто не поверил, что Патриарх призывает к чему-то большему, чем лояльность, т.е. терпеливое исполнение требований и перенесение злоупотреблений советской власти, и аполитичность, т.е. равнодушие к политическим целям и идеалам, включая коммунистические. Что же касается системы "регистрации", то она тоже потерпела в то время неудачу, т.к. народ попросту игнорировал эту систему, продолжая посещать "незарегистрированные" храмы и возносить за богослужением имена своих законных, но тоже "незарегистрированных" епископов: обновленческих же священников народ в храмы не допускал. Столь же малое впечатление произвели угрожающие указы, изданные вскоре после освобождения Патриарха Тихона, о том, что обвинение с него не снято, что изменена лишь "мера пресечения" его преступной деятельности, что освобожден он в порядке "частной амнистии" - так что упоминание его имени за богослужением будет рассматриваться как контрреволюционная демонстрация и может служить основанием для расторжения договора с общиной об аренде храма (т.е. для закрытия храма или передачи его обновленцам). Массовые аресты епископов также не привели к разрушению Церкви, т.к. на аресты Церковь ответила массовыми хиротониями, многие из которых были совершены тайно. При этом неустойчивая часть епископата, отпавшая в обновленчество, заменялась теми, кто проявили себя исповедниками и хранителями Церкви в самый трудный период 1922-23 гг.

Неудивительно, что власти так настойчиво добивались от Патриарха Тихона, а затем от его преемников права контролировать состав епископата: пока это требование, бывшее важнейшим, хотя и негласным, условием "легализации" церковного управления, не было выполнено, Церковь, возглавляемая пастырями-исповедниками и опиравшаяся на поддержку верующей массы, была непоколебима. Ликвидация Церкви пошла беспрепятственно только после того, как церковное управление начало дополнять судебно-административные репрессии над иерархами - репрессиями церковно-каноническими, увольняя с кафедр сосланных исповедников и ставя на их место лиц, удовлетворяющих требованиям властей. Пока Церковь сохраняла внутреннюю чистоту и верность своим каноническим основам, Она успешно противостояла натиску всех врагов.

Между тем этот натиск становился все более изощренным. Для под-крепления своего "канонического" фундамента, опиравшегося всего лишь на справку Патриарха Тихона о передаче канцелярии и на реше-ния незаконного "Поместного Собора" 1923 года (состоявшегося за ме-сяц до освобождения Патриарха!), "низложившего" Патриарха Тихона, - обновленцы обратились за помощью к Восточным Патриархам.

Угрожаемое положение Вселенского Константинопольского Престола, подвергнутого жесточайшим репрессиям со стороны прави-тельства Кемаля Ататюрка, подталкивало Константинопольских Патриархов и тесно с ними связанных глав других Восточных Церквей на исторически давно проторенный путь - добиваться политической поддержки от русского правительства. Обновленцы обещали такую под-держку "выхлопотать" и всячески приподнимали авторитет Восточных Патриархов. За это от них требовалось признать обновленческий Синод единственным законным возглавлением Русской Церкви, Патриарха Тихона - виновником церковной разрухи, а сам институт патриаршества, как родившийся в ненормальных условиях революционного времени, - неуместным и вредным для Русской Церкви. Хотя и не без колебаний, некоторые из Восточных Патриархов, не сумев достаточно разобраться в ситуации, на это пошли. Решающим "аргументом" был для них факт "ле-гализации" обновленческого ВЦУ советским правительством. Лишь после того, как митр.Сергий сумел добиться такой же легализации , как и обновленцы, Восточные Патриархи признали также и его Синод и ста-ли призывать к объединению "двух частей" Русской Церкви - обнов-ленческой и сергианской.

Над Православной Церковью, начиная с 1924 года, нависла реаль-ная опасность "разбойничьего" Вселенского Собора, на котором должны были доминировать советские обновленцы. Только благодаря грозному Божьему знамению Церковь была на сей раз избавлена от этого велико-го искушения. В 1927 году, когда все препятствия к созыву дважды на-значенного и откладывавшегося "Вселенского Собора", казалось, были устранены, произошло (11 июля) сильное землетрясение в Иерусалиме и его окрестностях, вынудившее Иерусалимского Патриарха отказаться от участия в подготовке Собора, из-за этого снова отложенного на неопределенное время...

И все же поддержка обновленцев Восточными Патриархами была одним из величайших духовных бедствий, обрушившихся на Русскую Церковь. Всем бедствиям победно противостояло величие Патриаршего сана, его благодатная сила, в которой проявлялось могущество Пастыреначальника Церкви - Самого Господа Иисуса Христа. "На камне сем воздвигну Церковь Мою, и врата адовы не одолеют Ее", - сказал Спаситель об апостоле Петре, и Святейший Патриарх Тихон достойно нес свое Первосвятительское Петрово служение.

Последней надеждой обновленцев и их покровителей оставалась смерть Патриарха Тихона, надежда на то, что, потеряв патриаршее церковное возглавление, русские архиереи в большинстве своем не смогут самостоятельно управлять Церковью и снова потянутся к обновленческому Синоду, влекомые столь трудно искоренимой привычкой иметь над собой хоть какое-то "начальство".

"Надежды" эти на смерть Патриарха Тихона удивительно скоро сбылись.

26 ноября/9 декабря 1924 г. состоялось покушение неизвестных лиц на жизнь Святейшего Патриарха - лишь по ошибке вместо него был убит его келейник.

А вскоре, в день Благовещения, 25 марта/7 апреля 1925 г. Патриарх Тихон скоропостижно скончался при не вполне ясных обстоятельствах (подробности см. в "Датах и документах"). Вот как описывает его последние минуты ленинградский притоиерей Н.:

"Около 10 часов вечера Святейший потребовал умыться и, с необы-чайной для него строгостью, "серьезным тоном, к которому я не при-вык", - рассказывал его новый келейник (Константин Пашкевич), сказал:

"Теперь я усну... крепко и надолго. Ночь будет длинная, темная-темная"...

Минута проходила за минутой, Святейший лежал с закрытыми глазами. После маленького забытья Святейший открыл глаза и спросил:

"Который час?"

"Без четверти двенадцать".

"Ну, слава Богу", - сказал Святейший, точно только этого часа он ждал, и стал креститься...".

Все существующие и существовавшие течения и группировки в Русской Церкви (кроме обновленчества) единодушно признают, что носителем духовной традиции Поместного Собора, хранителем полноты и единства Русской Церкви был на протяжении всего своего служения Святейший Патриарх Тихон. Своей благодатной мудростью и глубоко православным духом церковного братолюбия он сумел удерживать вокруг себя разнородные, тяготевшие к взаимному разрыву, захватываемые мирскими страстями и раздорами человеческие элементы Церкви. В то же время он был и остается символом духовного единства России, Пастырем и Предстоятелем всего русского народа.

Но в то время душа русского народа была глубоко и трагически раз-делена. Два имени символизируют это разделение: Ленин и Патриарх Тихон. Нравственное противостояние этих двух личностей образует эпицентр революционной эпохи. Дело было даже не в том, какое из этих имен пользовалось большим авторитетом в народной массе, а в том, что пока существовала Церковь, чтущая Патриарха Тихона, - у России оставался выбор, и об окончательной победе духа революции говорить не приходилось. Для государственной власти, как таковой, Церковь ни в какой мере не была помехой, скорее, напротив, опорой и поддержкой. Однако для революционной партии, представляющей собой с духовной точки зрения некую псевдорелигиозную секту, примирение с Церковью было невозможно - во всяком случае, с Церковью Патриарха Тихона; в церковь же обновленческую народные массы не пошли.

"Тихоновская" Церковь не представляла собой никакой активной политической силы, но само ее существование , сам дух ее служили непрестанным обличением и осуждением духа революции; терпеть такое положение революционная партия могла лишь временно и вынужденно, но первостепенной задачей для нее оставалось - сломить нравственную основу Церкви, растлить ее изнутри, изгнать из нее непереносимый для революции дух исповедничества, дух верности Христу и Его Царству. А конечная цель могла быть только одной - стереть самую память об этой Церкви из души народной. В какой мере этот замысел удастся осуществить, что противопоставит Церковь этому замыслу, сумеет ли она устоять духовно, должны были показать предстоящие годы и десятилетия... Поместный Собор и Патриарх Тихон оставались надежными ориентирами в предстоящей духовной битве.

"Дело и страдания Патриарха Тихона столь огромны, столь единственны в своем роде, что ускользают от холодного и равнодушного взгляда, - говорил в своем поминальном слове проживавший в то время в Праге прот.Сергий Булгаков. - Сними обувь с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая. Слова изнемогают и отказываются служить, присутствуя при этом Гефсиманском борении и видя этот Голгофский путь, и только любовь и благодарность стремятся излить себя в словах.

Лишь немногие лица в Церкви столь трагичны в своей земной судьбе и в то же время столь явно отмечены особым помазанием Божественного избранничества. Век, слабый верой, ищет знамений, но знамения не дадутся тем, кто не хочет видеть или слышать. Но для тех, кто имеет глаза и уши, наше время полно великих чудес, и из этих знамений и чудес одним из самых поразительных, как великая милость Божия к Русской Церкви в дни гонений и горя, был Патриарх Тихон.

...То, что произошло в нем - смерть еще до смерти, прохождение через огонь жертвенного очищения, - оставило неизгладимые черты на его духе; он был закален и вырос духовно, как никто другой. То была особая царственная свобода с полным отсутствием страха за свою судьбу. Каждый ощущал радость в присутствии Патриарха, т.к. он не знал страха, хотя и был окружен постоянно грозящей опасностью. Даже мужественные сердца подчас испытывали тайный страх, но он оставался ясным и светлым, даже когда находился на волосок от смерти... Я даже скажу больше: было ясно, что Патриарх даже стремился быть принесенным в жертву за свой народ; казалось, им руководит тайная мысль, что его смерть может быть выкупом за свободу народа...

Ныне он молится за народ, страдающий и ослепленный, чтобы он стал верным, чтобы он смог сохранить в чистоте святое сокровище Православия, чтобы он мог возлюбить Бога более, чем свою собственную жизнь. Патриарх в узах во главе России, в узах стал светом мира. Никогда от начала истории Русская Церковь не была столь возвышена в своей Главе, как Она была возвышена в эти прискорбные дни испытаний. И во всем христианском мире нет имени, которое повторялось бы с таким уважением, как имя Главы Русской Церкви...

И святое имя, которое венчает Ее в дни испытаний, есть имя мученика в Церкви, терпящей мучения, отца его недостойных детей, Святейшего Патриарха Тихона".